Настоящая статья посвящена изложению общепсихологического подхода к изучению феномена посттравматических стрессовых расстройств (ПТСР) (*), а в более общем плане — проблемы «личность и экстремальная жизненная ситуация». Предлагаемые соображения основаны на обобщении теоретической, методической и практической работы лаборатории «Личность и стресс» кафедры общей психологии факультета психологии МГУ (1989—1996 гг.).

Феноменология «синдрома фронтовика» была описана нами вскоре после окончания войны в Афганистане на основе общесоюзного пресс опроса, материалы которого содержали данные 4000 ветеранов (Магомед-Эминов, 1990а, б). Исследовательская работа и практическая помощь воинам-афганцам на базе Союза ветеранов Афганистана позволили нам сформулировать рабочую модель ПТСР и подход к психологической реабилитации (Магомед-Эминов и др.,1990).

Аномальная реальность. Существует широкий круг аномальных (необычных, нештатных, экстремальных) природных и антропогенных событий (войны, катастрофы, терроризм, насилие, геноцид и другие виды бедствий), оказывающих глубокое влияние на жизненный путь и судьбу человека.

В рамках традиционной психологии эта «сюрреальность» не только не получает должного внимания, но даже подвергается так называемому концептуальному вытеснению, что связано с определенными социокультурными установками. Обычно аномалии квалифицируются как «разгул стихий», «техническая ошибка», «рецидив варварства», т. е. недоразумение, которого могло бы и не быть (но должно было быть). Имеется убеждение, что аномалии связаны с переходными моментами на пути прогресса цивилизации и будут преодолены, когда человеческое общество достигнет зрелости и технически овладеет стихиями. Пока же это светлое будущее не наступило, реально существующая аномальная действительность как бы изгоняется из социальной памяти. Цивилизация делает все для того, чтобы индивид; не был бы готов встретиться с новыми катаклизмами во всеоружии.

Социальное и концептуальное вытеснение аномалий дополняете индивидуальным подавлением и отклонением болезненного (травмирующего) опыта. Однако безучастная, бесчувственная, отстраненная позиция индивида рушится, когда кошмар случается с ним самим и ему предельно ясно открывается чудовищная аномальная реальность. Таким образом, идентификация катаклизма как естественного (хотя и не приемлемого) опыта приводит к необходимости дифференцировать человеческую действительность на две качественно своеобразные, и внутренне связанные — обычную и аномальную. Рассмотренные условно как отдельные, эти две действительности выступают относительно личности в качестве двух форм ее бытия, двух способов существования, двух жизненных миров. В результате вырисовывается глобальная проблема бытия (существования) личности в аномальном жизненном мире (пространстве), которая и является для нас предметом изучения

Мы исследуем запредельный, сюрреальный, экстремальный опыт личности как детерминанту ее парадоксальных трансформаций.

Личность и аномальная ситуация. Парадигма «жизнь — смерть» Если два типа опыта — аномальный и обычный — относятся к двум принципиально различным формам бытия личности, то в чем, собственно, заключается их качественное своеобразие и отличительные признаки?

Универсальной первичной характеристикой всякой аномальной ситуации может быть признана лежащая в ее основании парадигма «жизнь—смерть», тотально вводящая особую систему координат существования, восприятия, переживания и действования: личность погружается в жизненную ситуацию с совершенно иной ценностно-смысловой системой. В такой ситуации человек, имеет дело с опытом смерти, который открывается ему как содержание жизни, и получает опыт жизни, несущей его в объятия смерти.

Таким образом, в аномальном мире смерть превращается из «потустороннего» в «посюстороннее» явление и открывается человеку как внутренний момент его жизни, нанося сокрушительный удар чувств бессмертия и неуязвимости, на которых зиждется обычная повседневная жизнь. В обычной жизни люди, как правило, признают факт существования смерти вообще и не отрицают возможности собственно смерти, однако на самом деле не принимают ее в расчет, подвергают вытеснению и отклонению и живут убежденными в своем бессмертии. Культура в целом подвергает идею смерти подавлению и защитной обработке, и это социокультурное подавление сочетается с массовым уничтожением жизни при помощи всей мощи достижений науки и техники, что стало практически неотъемлемым атрибутом современного общества.

Изучение личности в рамках парадигмы «жизнь—смерть» является важным общетеоретическим положением и методологическим принципом, используемым в нашей модели с целью описания и объяснения феномена «пребывания» личности в аномальной, катастрофической жизненной ситуации и после возвращения человека в обычный мир. Отсюда следует, что трансформации личности в травматической и посттравматической жизненных ситуациях необходимо изучать через призму особого опыта «жизни—смерти», который приобретает человек.

В качестве примера этого особого опыта приведем отрывки из клинических интервью ветеранов-афганцев.

Ветеран Л.: «Мы пробирались вдоль «зеленки». Неожиданным выстрелом оттуда одного из наших убило. «Зеленку» прочесали, и попались два декханина без оружия. Им учинили допрос, чтобы они сказали, кто убил нашего товарища. Они ничего не говорили. Решили отправить их на вертолете в часть. По пути командир снопа начал их допрашивать. Так как они опять ничего не говорили, то командир принял решение: выкинуть их из вертолета. Что мы и сделали... выкинув их одного за другим. Я нее думаю, были ли они виноваты или нет. С одной стороны, у них оружия не было и они могли быть мирными жителями. С другой стороны, они могли спрятать оружие. Я все время думаю об этом, и мне становится не по себе».

Ветеран В.: «Танк охватило пламенем... Погибли командир и наводчик. Пламенем охватило меня и заряжающего... Вдвоем, без оружия, обгоревшие, чуть ли не слепые, пробирались от танка, так как он мог взорваться в любой момент... Пока ползли — нарвались на «духов», которые были без оружия, но с лопатами. В драке друга зарубили лопатами, а я выбежал как мог под пулеметный обстрел, сел за камень и этим спасся. Я испытал только одно желание — вырваться из этого смертельного круга».

Ветеран Р. (служил подсобным па кухне): «Я пошел к своим друзьям на БТР… Начался обстрел. БТP загорелся и стал наполняться дымом. Солдаты из-за невозможности дышать выпрыгивали наружу, где их расстреливали в упор. Когда я понял сложность положения, то сел как можно ниже на пол и постарался выдержать и не дышать. Как только стрельба прекратилась, я выпрыгнул из БТРа, из которого продолжали палить клубы дыма, кругом лежали наши убитые солдаты. Не обнаружив среди них механика, я вернулся обратно в машину и сквозь дым увидел, что механик сидит на месте не двигаясь. Так как ничего не было видно, стал двигаться на ощупь, взял механика под мышки и вытащил его из машины наружу и только там обнаружил, что у механика нет головы. Упал в обморок, держа механика в прежнем положении... Очнулся в морге среди трупов. Трупы были навалены одни на другой, и оставался только узкий проход, по которому время от времени проходила медсестра и белом халате. Голос подать не мог. Испугался, что меня похоронят вместе со всеми, напряг все свои силы и при очередном приближении медсестры попытался схватить ее за руку... Медсестра упала и обморок, а я опять потерял сознание... Но этого движения оказалось достаточно, чтобы меня обнаружили. Оказалось, что жетон с личным номером был уже снят и документы о смерти были готовы к отправке».

Сказанное выше подводит пас к положению о личностной обусловленности стресс-синдромов вообще и ПТСР в частности, т. е. к трактовке ПТСР как особой формы аномального развития личности. Анализируя проблемы личностных аномалий, Б. С. Братусь формулирует важную идею: «Между тем, коль психика едина, то патология проистекает не из-за того, что наряду с нормальными» начинают действовать сугубо «аномальные» механизмы, а из-за того, что общие психологические механизмы начинают извращаться, функционируя в особых, экстремальных, пагубных для них условиях» (Братусь, 1988, с. 26).В случае с ПТСР мы имеем дело с особой психологической организацией личности, сформировавшейся в аномальной ситуации. На трансформацию своей личности часто указывают и сами ветераны: «я стал другим, чем был до воины», «на многое теперь смотрю по-другому» «я изменился, меня не узнают окружающие и близкие», «я потерял себя», «я не знаю, как мне жить, а тогда я и не задумывался». Подобные изменения личности и порождают различные манифестации, принимаемые обычно в качестве симптомов и синдромов ПТСР. Перефразируя В. Франкла: аномальное развитие личности в аномально ситуации — вполне нормальное явление. Таким образом, любые трактовки детерминации ПТСР должны включать в роли первичных именно механизмы личности, и, следовательно, феномен ПТСР можно считать манифестацией глубинных ядерных факторов и структур личности, претерпевших трансформацию и реинтеграцию в аномальной ситуации.

Изучение феномена ПТСР на основе упрощенных «лабораторных» моделей и в рамках традиционных теорий стресса, эксплицитно или имплицитно основывающихся на физиологических механизмах, мы считаем малопродуктивным, ибо аномальной трансформации подвергается не только эмоциональная сфера (шире — сфера переживаний), но буквально все психические системы личности. Продолжая пользоваться неопределенным и расплывчатым понятием «стресс», мы употребляем его лишь в качестве метатермина, имея при этом в виду особое трансформированное состояние личности — ее потрясенность. Это «потрясенное состояние личности», как мы считаем, и находится за клинической картиной ПТСР.

Таким образом, разрабатываемая нами модель может быть обозначена как личностно-центрированная и отличена от «стимульно-реактивных» моделей, в которых экстремальная ситуация понимается как отдельный стрессор (или группа стрессоров) экстремальной интенсивности, вызывающий у индивида в посттравматической ситуации пат терн психических реакций, обозначаемый конструктом ПТСР. Так, г разработке Американской психиатрической ассоциации (Diagnostic... 1987) представлена клиническая трактовка ПТСР как набора связанных друг с другом симптомов, характеризующих нозологическую форму, входящую в более широкую категорию аффективных расстройств. Естественно, что авторы этого труда описывают не психологические факторы, процессы и структуры, а главным образом реакции на стрессовые события, что представляется нам крайне поверхностным. Дело даже не в том, что личностные факторы опосредствуют связь между травматическим опытом и психическими реакциями, а в том, что сама личностная организация, вплоть до ядерных структур и процессов, подвергается глубоким трансформациям. И значит, все разнообразные психологические феномены (симптомы, синдромы, реакции), являются манифестациями глубинных механизмов личности.

Укажем на личностные источники некоторых' психических реакций: 1) психическая организация личности, сложившаяся в аномальной ситуации (символическое отыгрывание травматических сценариев, вторжение прошлого); 2) тенденция к устранению личностной диссоциации, вызванной аномальным опытом (ночные кошмары, навязчивые воспоминания); 3) стремление к самоактуализации на базе парадоксального нового опыта (развитие формы ассимиляции опыта); 4) трансформация личности по типу психического «оцепенения» (эмоциональная тупость, избегательная тенденция).

Факторы, детерминирующие ПТСР. Психические изменения возни кают у  каждого человека, пережившего  аномальную  ситуацию, но не все они совпадают с IITCP. Для описания факторов, детерминирующих именно ПТСР, выделим и охарактеризуем в общих чертах основные объяснительные модели.

Реактивную мидель, господствующую в литературе, схематически можно обозначить следующим образом: травматический опыт→ПТСР, или ПТСР= f (стрессор). В этом случае совокупность симптомов, наблюдаемых в посттравматической ситуации, трактуется как паттерн непосредственных реакции на травматический стресс, т. е. признается прямая линейная зависимость между силой стрессора и интенсивностью ПТСР.

Некоторые стрессоры обнаруживают устойчивую связь с определенными психическими изменениями. В этих случаях речь идет об индивидуально-неспецифичных стрессорах, вызывающих одинаковую реакцию у всех людей. Получаемые по этой модели данные указывают лишь на наличие корреляции между двумя рядами переменных и недостаточны для того, чтобы пролить свет на природу ПТСР, ибо в основе этого подхода эксплицитно или имплицитно лежит модель типа «S—R».

Диспозициональная модель выражает идею детерминации ПТСР личностными (особенно преморбидными) установками. Эта идея схематически выглядит так: личность→ПТСР, или ПТСР = f (личностные переменные). Приверженцы этой модели справедливо полагают, что стрессор, взятый сам по себе, безотносительно к личности человека, не может вызвать психические последствия, и поэтому в модели необходимо учитывать некоторые личностные детерминанты. Однако в качестве таковых привлекаются либо инфантильные конфликты, либо психопатологические механизмы. Хотя обе модели весьма ограничены, мы считаем более прогрессивной реактивную модель: преодолевая биологический редукционизм, она признает, что у взрослого человека могут возникать неинфантальные психологические «потрясения», т. е. отказывается от теории инфантильных травм и делает акцепт на актуальной психотравмирующей ситуации.

Рассуждая формально, можно было бы предложить интеракционную модель, увязывающую воедино личностные переменные с ситуационными: ПТСР= f (личность, стрессор). Однако более обоснованной является модель, в которой также учитываются переменные взаимодействия, сами по себе не являющиеся ни личностными, ни ситуационными: IITCP=f (личность, опыт, переменные взаимодействия). Здесь «переменные взаимодействия» выступают как теоретические конструкты типа «транзакции», и поэтому их нельзя путать с межгрупповой вариацией в дисперсионном анализе данных (ANOVA). В качестве «переменной взаимодействия» может выступать, например, «диссоциация структуры Я», и тогда схема преобразуется в следующую: ПТСР = f (личность, опыт, диссоциация). Переменная «диссоциация» в свою очередь является функцией личностных и ситуационных детерминант, например переменных «сепарация—индивидуация» и «опыт умирания» (транспортировка раненых и трупов), и может быть выражена следующим образом: диссоциация Я = f (индивидуация-сепарация, опыт умирания).

Специфика аномального опыта зависит кроме прочего от происхождения аномалии (антропогенного или природно-стихийного), от позиции «уцелевшего» (является ли он «жертвой» и/или «палачом»), от факторов управляемости/неуправляемости, предсказуемости/непредсказуемости события и др.

Кроме аномального характера самих событий на опыт влияют многообразныеэкстраординарные признаки окружения: 1) пространственно-временные (существование в чуждой среде, оторванность от близких, информационная блокада и изоляция от внешнего мира, длительное нахождение в ограниченном пространстве блок-постов и военных лагерей, отсутствие линии фронта и тыла, систематические военные рейды, «зачистки», захваты и потери военных объектов); 2) природно ландшафтные (непривычные природные и климатические условия, флора и фауна, всевозможные подземные сооружения, ходы, «зеленки» горные перевалы и дороги, нехватка чистой воды); 3) социальные (не популярность и отвержение войны, невозможность ее эффективного идеологического обоснования); 4) военно-технические (партизанский характер войны, некомпетентность военачальников, «дедовщина», засады, минные поля, мощная техника массового уничтожения); 5) национально-этнические (антинародный характер войны, в которой принимают участие женщины, старики и дети; фанатизм и отсутствие страха у противника, наличие «смертников», женщин-снайперов, детей ополченцев).

Личность и ситуация возвращения. Опыт смерти (реальный или символический) внезапно или градуально прерывается, и тот, кто вернулся в обычный мир, идентифицируется окружающими и/или самим собой как уцелевший. Однако физическое возвращение не всегда совпадает с психологическим. Вернувшийся понимает, что все, что с ним было, прошло, но не ощущает это прошедшее как «прошлое»: «война закончилась, но теперь она внутри меня», «я до сих пор продолжаю воевать во сне», «вначале весь этот кошмар был вне меня, а теперь через много лет, вce это погрузилось вглубь моей личности». В определенном смысле можно даже говорить об активной «инерции» прошлого, проявляющегося в феномене вторжения прошлого в настоящее незавершенности прошлого, неразорванной связи Я-актуального с Я бывшим.

Уцелевший находится в ситуации выбора пути (негативного или позитивного): формирование комплекса «жертвы» vs самоактуализация, развитие ПТСР vs прогрессивное развитие личности. В литературе господствует одностороннее сведение психологических последствий травматического опыта лишь к негативной форме. На самом деле они могут быть и позитивными: «потрясение» личности нередко становится источником «просветления» и самоактуализации.

Кроме ПТСР и собственно прогрессивного развития наблюдаются и другие изменения личности уцелевшего. Например, трансформации мотивационного ядра, приводящая к доминированию мотивации власти или деструкции: человек, у которого отсутствует ПТСР, обнаруживает в своем поведении символическое или реальное повторение (отыгрывание) травматических деструктивных сценариев, что может привести к криминальным или рискованным формам поведения. Эту постравматическую мотивационную деформацию мы наблюдали в особенностях криминального поведения ветеранов Афганистана, чьи преступления чаще всего характеризовались так называемой «немотивированностью» или неадекватностью, крайней жестокостью и нечувствительностью к осуществленному насилию.

Нередко встречаются трансформации личности (не относящиеся к ПТСР), выражающиеся в нарушении межличностных отношений, потере чувства эмпатии, способности любить и т. п. Мы полагаем, это связано с деформацией структуры личности и ее ядра — Я - структуры, что и лежит в основе неблагополучия в сфере семейных отношений ветеранов (частая смена сексуальных партнеров, большое количество разводов, постоянные конфликты с родителями).

Наконец, нельзя отрицать и наличие немногочисленных случаев психопатологии, детерминированной преморбидными установками и обусловленной травматическим стрессом (мы подобные случаи в предлагаемой модели не рассматриваем). Так, приблизительно 2% из обследованной нами выборки москвичей — инвалидов Афганистана (204 человека) имели собственно психиатрические диагнозы.

Таким образом, психологические последствия травматического стресса могут выходить за рамки ПТСР и иметь как позитивный, так и негативный вид.

Посттравматическая ситуация, рассмотренная относительно уцелевшего, — это мир, который он на время покинул и куда теперь возвращается живым, вырвавшись из аномалии. Это жизнь, в которую человек должен интегрироваться (вжиться) заново, но это и ситуация, в которой ему необходимо реинтегрироваться от аномальной ситуации: чтобы жить и чувствовать вкус жизни, человеку необходимо отучиться от «опьянения кровью». Уцелевший воин должен выйти из парадигмы «жизнь-смерть», перестроить смысловую систему, освободиться от экстремальных стилей выживания, военного менталитета и деструктивных форм поведения («привычки убивать»), а также от сверхбдительного ожидания быть убитым пли искалеченным.

Однако чаще всего ситуация возвращения открывается ветеранам непопулярных войн как мир непонимания, осуждения и неприятия: «нас называют убийцами, фашистами, считают, что учиняли террор и бесчинства па чужой земле и не отмоемся от крови тех, кого убили», «нас отделяют от всего общества, возвеличивают или втаптывают в грязь», «жена ушла, сказав, что у меня руки в крови». Нам встречались даже случаи парадоксального поведения родителей: они не хотели забирать из госпиталей своих сыновей, возмущенно заявляя: «Мы вам отдавали их целыми, а калеки нам не нужны».

Психотравмирующий опыт не сводится целиком к собственно аномальному (войне, потере, хирургической операции и т. д.), а включает в себя еще и опыт возвращения в мир обычного существования.

Немалую роль в нередко наблюдающейся у ветеранов потере чувства социальной идентичности и, значит, регрессии личности играет отсутствие в современных обществах мероприятий но интеграции уцелевшего в социум — церемоний, ритуалов и т. д. В результате возникает некий разрыв между «выходом» и «входом», «разлукой» и «встречей»: индивид оказывается в психически «сжатом» состоянии — одновременной «декомпрессии» экстремальности и «компрессии» обычного мира.

В традиционных обществах воинов не забывают, и они до сих пор проходят через систему ритуалов: например, индейцы Америки используют особые знахарские методы, высокую эффективность которых мы можем подтвердить на основе собственного опыта участия в индейской ритуально-магической процедуре «отучения воинов от вкуса крови» (1989 г., Порт-Анджслес).

Еще одной из важных переменных возвращения выступает социальная поддержка (от полного отсутствия заботы и любви до сверх - опеки, создающей регрессивный феномен «психического пеленания»). Эта переменная связана с индивидуальными характеристиками в неменьшей степени, чем с социальной системой.

Смыслоутратность. Смысл — один из важный конструктов, без которого, как мы думаем, невозможна серьезная концептуализация и понимание травматического стресса. Пережитая субъектом, аномалия открывается ему как бессмысленная, и перед ним встает сложная задача смыслообразования в смыслоутратной ситуации, переосмысления трагического опыта.

Опрос 448 специалистов показал, что феномену смысла не придается значение этнологического фактора ПТСР (MoFall et al., 1991), но очень высокую диагностическую значимость имеют критерии, связанные с постоянным возвращением человека к травматическим переживаниям. Между тем этот феномен фиксации на травме может служить одним из ярких подтверждений неосознанной попытки переосмысления индивидом своего жизненного опыта. Мы не будем здесь специально рассматривать понятие смысла, хорошо известное в отечественной психологии и занимающее важное место у зарубежных психологов экзистенционально-феноменологической ориентации (Франкл, 1990; Maddi, 1967), а сосредоточимся на сжатом описании роли смыслообразования в этиологии ПТСР.

Экстремальные ситуации, свойственные войне или другим антропогенным аномалиям, характеризуются наличием ценностных противоречий, которые обусловлены, с одной стороны, особыми требованиями, качественно отличающимися от требований обычной жизненной ситуации, а с другой стороны, относительной стабильностью ценностно-смысловой сферы личности, не поддающейся быстрому кардинальному перестраиванию. Одним из главных отличий ценностных систем доэкстремальной и экстремальной ситуаций является принципиально различное место, которое в них занимает вопрос о жизни и смерти. Доэкстремальная смысловая сфера личности организована вокруг идеи «жизни» (L-смыслы), а смысловая система, релевантная аномальной экстремальной ситуации, центрирована на «смерти», т. е. на непосредственной деструкции, уничтожении, умирании (D-смыслы). На войне, как известно, уничтожение другого, идентифицированного как враг, принимается в качестве сверхценности и приобретает статус геройства.

В аномальной ситуации у человека формируются релевантные ей смысловые новообразования D-типа. Происходит изменение смысловой сферы в направлении возникновения биполярной смысловой структуры, создающей смысловой конфликт и раздвоение личности. Смысловой конфликт характеризуется наличием противоречия в самой смысловой системе между L- и D-смысловыми системами. Этот процесс сосуществования двух личностей в одном субъекте вносит существенный вклад в развитие ПТСР и других личностных аномалий: происходит дезинтеграция личности, раздвоение структуры Я, ухудшение саморегуляции. Смысловой конфликт является одним из основных этиологических факторов, обусловливающих аномальное развитие личности и возникновение ПТСР. Можно предположить, что ПТСР и является процессом, направленным на преодоление неудачного смыслообразования в смыслоутратной ситуации, и разрешением смыслового конфликта в L-D-смысловой системе.

Заключение. Наш подход, изложенный здесь в общих чертах, позволяет не только охватить и объяснить множество разрозненных фактов, касающихся психического функционирования в необычных условиях существования в рамках общей теории личности, но и более глубоко раскрыть сущность психической деятельности человека в обычной жизни, сняв рамки, налагаемые концептуальным вытеснением. Адекватный нашему подходу метод, заключающийся в сопоставлении двух рядов жизненного опыта субъекта, позволяет преодолеть разрыв между идеографическим и номотетическим подходами к изучению личности: собственно личность  рассматривается идеографически, а ее жиненный опыт (ситуация) — номотетически.

С точки зрения нашего подхода можно по-новому взглянуть на проблему ситуационной или диспозициональной трактовки личности: ситуацию можно рассмотреть диспозщионально (стабильно, нормативно), а личность — ситуативно (в изменениях, трансформациях).

Изучение ситуации как бы безотносительно к личности (под номотетическим углом зрения) подводит нас к выделению категории общей судьбы (по несчастью) тех, кто попал в аномалию. Тогда они обозначаются и воспринимаются как «жертвы» (насилия, войны, концлагеря и т. д.). Снова соединяя ситуацию с идеографически рассмотренной личностью, мы обнаруживаем индивидуальную специфику и уникальность воплощения ее жизненного пути (у каждого был свой путь существования и выживания в аномалии, становления жертвой или преодоления этого клейма).

Наконец, в определенном смысле можно говорить о «психологии аномалий» и «нормальной психологии», имея при этом в виду не традиционное различение между нормой и патологией, а разведение механизмов бытия личности в аномальном и обычном жизненных мирах. Из этой идеи следует парадоксальный, но простой по своей сути вывод о том, что не всякий человек, существующий в обычном мире, «здоров»,  и не всякий побывавший в аномальном мире «болен».

 

(*)

Феномен ПТСР бил выявлен при изучении «вьетнамского» и других стресс-синдромов. Зарубежные исследования касаются различных его аспектов: специфики травматических событий (Danielli,1988; Egendorf et al.; 1981;Erikson,1974; Figley 1985; Freud, 1959; 1986; Lifton;1973, 1986;Niderland, 1964), этиологии (Horowitz, 1976; Lifton, 1986; Wilson, Krauss, 1985; Wilson, Zigelbaum, 1986), терапии (Danielli, 1988; Horowitz et al.;1984; Parson, 1984; Shatan, 1974; Smith 1986).В последние годы стали появляться и работы отечественных авторов (Знаков, 1989, 1990; Мазур, Гельфанд, Качалов, 1992; Моляко, 1992; Ольшанский, 1991; Тарабрина, Лазебная, Зеленова, 1994).

 

 

СПИСОК   ЛИТЕРАТУРЫ

 

Братусь Б.С. С. Аномалии личности. М., 1988.

Знаков В. В. Понимание воинами - итернационалистами ситуации насилия и унижения человеческого достоинства//Психол. журн 1989. Т. 10. № 4.

3наков В. В. Психологические исследования стереотипов понимания личности участников войны в Авганистане//Вопр. психол. 1990. № 4.

Магомед -Эминов М. Ш. После Афганистана//Комсомольская правда. 1990а. № 53.

Магомед -Эминов М. Ш Синдром  фронтовика//Побратим. 1990 б.   №  4.

Магомед -Эминов М. Ш., Филатов А. Т., Кадук Г. И., Квасова О. Г. Новые аспекты психотерапии посттравматического стресса. Харьков,1990.

Мазур Е.С., Гельфанд ИВ.Б., Качалов П .В, Смысловая регуляция негативных переживании у пострадавших при землетрясении в Армении//1Психол.журн.1992. Т. 13 № 2.

Моляко В. А. Психологические последствия чернобыльской катастрофы //Психол. журн. 1992. Т.  13. № 1.

Ольшанский Д.В. Смысловые структуры личности участников афганской войны //Психол. журн.  1991. Т. 2. № 5. С. 120—131.

Тарабрина Н. В., Лазе6ная О. Е., 3еленова М. Е. Психологические особенности посттравматических стрессовых состояний у ликвидаторов последствии аварии на ЧАЭС//Психол. журн. 1994. Т. 15. № 5.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М. 1990.

Danielli Y. Treating  survivours and children  of  survivours  of   the  Nazy Holo-caust//Victims of Violence and P-traumatic therapy/Ed, by F. M. Ochberg, N. Y., 1988. .

Diagnostic and .Statistical Manual of  Mentaf Disorders. Ed.  3, rev.   (DSM-III-R). American Psychiatric Association. Washington, 1987.

Eriksоп К. Т. Everything in its path. N. Y.,  1974.

Figleу С. R Trauma and its wake. N. Y., 1985.

Freud S. Beyond the pleasure principle//Standard edition/Ed, by A. Strachey Vol. 20. L..,  1959.

Horowitz: M. J. Stress Response Syndrome. N. Y., 1976.

Horowitz M. J., Wilner N. Raltreider N., Alvarez W. Signs and symptoms of PTSD//Achieves in General Psychiatry. 1980. Vol. 37.

Horowitz M. J., Marmar C, Weiss O., DeWitt K., Rоsenbaum R. Brief psychotherapy of bereavement reactions//Achieves in General Psychiatry. 1984. Vol. 41.

Кгуsta I H. (Ed.) Massive psychic trauma. N. У., 1968.

Lifton R. J. Home from the War. N. Y.,  1973.

Lifton R. J. The Nazy doctors. N. Y., 1986.

Maddi S. R. The existential neurosis//J, Abnorm. Psychol. 1967. N 72.

Malloy P., Fairbank J., Keane T. Validalion of a multimethod assessmen of PTSD in Vietnam veterans//.J Consult, and Clin. Psychol. 1983. Vol. 51.

M с F a 11 M., Moles E., Marburg M., Smith D., Jensen C. An analysi-of criteria used by VA clinicians to diagnose combat-related PTSD//J. Traumatic, Stress 1991. Vol. 4. N 1.

N i e d e г 1 a n d W. С Psychiatry disorders among persecution victims//J. Nervous and Mental Desease.  1964. Vol. 139.

Parson E. R. The good identification syndrom of PTSD in black Vietnam ve terans //The black psychiatrists of America Quarterly. 1989. Vol. 13.

S h a t a n C. F. Through I he membrane of reality. Impacted grief and percenta dissonance in Vietnam combat veterans//Psychiatry opinion. 1974. Vol. 11.

S m i t h J. R. Scalling over and integration: Modes of resolution in the posttran malic stress recovery process//Trauma and its  Wake/Ed, by C. R.  Figley.  N. Y.,  1986

Wilson J. P., Кг a us s G. E. Predicting PTSD among, Vietn Vets//PTSD the War Veteran Patient/Ed, by W. E. Kelly. N. Y., 1985.

Wilson J. P., Zigelbaum S D. PTSD and the disposition to criminal be havior. N. Y., 1986.

Williams T. Diagnosis and treatment of survivor guilt//Human adaptation to exlreme stress/Ed, by J. P. Wilson et al. N. Y.; L., 1988.